В настоящем учении, нет учения
Притча В. М. Дорошевич
Это было в далекие-далекие времена, когда и Машук и Бештау, и весь этот край, читать дальшевплоть до дальних снеговых кряжей, принадлежали Хану Аббасу. Был Аббас стар и силен, храбр и мудр. И все Аббаса уважали, потому что все Аббаса боялись.
Занимался Аббас тем, чем занимались все в те времена - единственным "благородным" занятием - воевал с соседями. В свободное от войны время охотился, а в свободное от охоты время предавался мудрости. Ханская ставка была полна мудрецами. Только мудрецы-то не были мудры. И вся мудрость мудрецов состояла в том, что они умели Хану угождать. И все племя молило Аллаха: "Пошли, Аллах, Аббасу мудрых мудрецов".
Однажды под вечер поехал Аббас верхом без провожатых в горы - полюбоваться, как дрожат и умирают на вершинах розовые лучи заката, а из ущелий поднимается черная ночь.
Доехал Аббас до того места, где, словно облитые кровью, лезут из земли огромные красные камни. Соскочил с лошади старый Аббас и, словно юноша, взбежал на самую высокую скалу. На скале за выступом сидел старый мулла Сефардин. Увидал Аббаса - встал и поклонился.
- Здравствуй, Мудрец! - сказал Аббас.
- Здравствуй, Хан! - отвечал Сефардин. И, уступая свое место, добавил, - место - власти!
- Место - мудрости! - ответил Хан и предложил Сефардину садиться, - тот, кто приветствует мудрость, приветствует славу Аллаха!
- Тот, кто приветствует власть, приветствует веление неба! - отвечал Сефардин, - и они сели рядом.
Перед ними вдали, за горными хребтами, словно две белые папахи, сверкали на солнце две головы Эльбруса. Солнце спускалось ниже и ниже к горам. По белым вершинам потянулись голубые тени. Лучи заката стали розовыми, и, словно две горы роз, загорелись вершины Эльбруса.
- Что ты тут делаешь, Мудрец? - спросил Аббас.
- Читаю! - ответил Сефардин. И так как Аббас с удивлением взглянул на пустые руки собеседника, Сефардин улыбнулся и показал рукою кругом, - самую мудрую из книг - Книгу Аллаха. Аллах написал горами по земле. Видишь, Аллах написал извилинами реки по долине. Аллах написал цветами по траве и звездами по небу. День и ночь можно читать эту Книгу. Книгу, в которой Аллах написал Свою Волю.
- Пусть будет благословен Пророк, мир ему, и хвала Аллаху, Который в свободный час послал мне мудрого для беседы! - сказал Аббас, касаясь рукой чела и сердца, - ответь мне на три вопроса, Мудрец!
- Постарайся задать вопросы, над которыми стоило бы подумать, - отвечал Сефардин, - а я постараюсь на них ответить, если смогу.
- Люди родятся и умирают! - сказал Аббас, - зачем они живут? Я часто спрашиваю об этом своих мудрецов. Один говорит: "Для счастья!" Но есть и несчастные на свете. Другой говорит мне: "Для славы!" Но позора на свете больше, чем славы. Разве можно жить, не зная, зачем люди живут? Сефардин пожал плечами.
- Однажды ты, великий Хан, послал гонца к соседнему Хану Ибрагиму. Дал ему письмо, как следует перевязав шелковым шнурком и припечатав своим перстнем. И велел гонцу: "Не останавливаясь, лети к Хану Ибрагиму и отдай ему это письмо". Дело было к ночи. Полетел гонец через скалы, через ущелья, по таким тропинкам, по которым и туру проскакать только днем. Ветер горный, ледяной, свистел ему в уши, рвал на нем одежду. И ни на мгновенье ока нельзя было выпустить лука из рук - вдруг выскочат разбойники. И на каждый куст надо было смотреть в оба: не сидит ли засада. И спросил себя гонец: "Хотел бы я знать, о чем таком пишет Хан Аббас Хану Ибрагиму, что заставляет своего гонца ночью, в стужу, среди опасностей лететь над пропастями?". Остановился гонец, разжег огонь, сломал твою ханскую печать, разорвал шелковый шнурок и прочел письмо. Что теперь было делать гонцу? К Хану Ибрагиму нельзя привезти прочитанного письма без шнурка и без печати. И к тебе вернуться нельзя: как мог сломать печать и открыть письмо? Да еще вдобавок, - рассмеялся Сефардин, - прочитав письмо, гонец в нем ничего не понял. Потому что писал ты, Хан, Ибрагиму о ваших с ним делах, гонцу совсем неизвестных... Дал тебе Аллах жизнь нести - неси. Он знает - зачем. А мы, если бы и узнали, может, все равно не поняли бы. Это - дело Аллаха.
- Хорошо! - сказал Аббас.
- Покоримся перед волей Аллаха! Но я, Хан, живу, и последний погонщик ослов тоже живет. Надо жить. Пусть будет так. Но кем же надо жить?
- Был на свете, - ответил Сефардин, - один такой же мудрый и благочестивый человек, как ты. И молил он Аллаха: "Сделай меня, Всемогущий, таким существом, чтоб никому я не мог принести зла, даже самой маленькой букашке". Услышал его молитву Аллах и сделал благочестивого человека муравьем. Ушел муравей в лес, очень довольный: "Теперь-то уж я никому не могу принести вреда". И стал жить. Только в первый же день около самого муравейника, где поселился муравей, волк, нагнал испуганную козочку и стал ее драть. И есть-то волку не хотелось - так, просто волчья природа: не может видеть животного, чтобы не задрать. А козочка умирала в мучениях в его зубах и когтях, и крупные слезы лились из ее огромных страдальческих глаз. Страшны были ее мучения. "Влезть на волка и укусить? - подумал муравей, - был бы я львом - бросился бы на волка и не дал бы ему терзать козочки. Почему я не лев?" Кем лучше быть, Аббас?
- Послушай, - воскликнул Хан, - как усталый путник из кристального горного ключа пью я слова твоей мудрости. Ведь мы были когда-то дружны!
- Были, - ответил Сефардин с печальной улыбкой.
- Так почему же теперь не доходят до меня лучи твоей мудрости? И окружен я какими-то невеждами, которые только сами себя зовут мудрыми?!
- Зайдем за этот камень,- сказал Сефардин, - и я отвечу тебе на твой третий вопрос.
И они зашли за камень.
- Теперь сядем и полюбуемся на Эльбрус, - сказал Сефардин.
- Как же любоваться, когда его теперь не видно? - с изумлением воскликнул Аббас.
- Как не видно? - Из-за камня не видно.
- Из-за камня?.. Эльбруса? - Сефардин рассмеялся и покачал головой, - Эльбрус такой огромный. А камень - что в сравнении с Эльбрусом? Разве только сам себя может считать горою! И из-за него не видно Эльбруса, а Эльбрус теперь должен быть очень красив! Правда, Хан, досадно на камень, что он закрывает от нас Эльбрус?
- Конечно, досадно! - согласился Хан.
- Чего же ты сердишься на камень, - улыбнулся Сефардин,- когда ты сам за него зашел? Кто тебе велел? Сам своей волей зашел за камень, а на него сердишься, что не видишь Эльбруса!
По лицу Хана пошли сердитые тучи.
- Ты дерзок! - сказал он, - а не боишься ты, что я и разгневаться могу на такую мудрость?!
Мулла покачал головою.
- Рассердись на воздух. Что будет толку? Разгневайся на воду. Что ты ей сделаешь? Рассердись на землю. Точно так же сердиться и на мудрость. Мудрость Аллаха разлита на земле!
Хан улыбнулся.
- Спасибо, старик! - и они вместе сошли со скал. Сефардин поддержал стремя, Аббас вскочил на коня.
- А если мне захочется посмотреть на Эльбрус и послушать истинную мудрость? - спросил Хан.
- Тогда выйди из-за камней, за которые сам зашел! - сказал Сефардин. Хан тронул коня и весело крикнул мулле: "Так, значит, до свидания, Мудрец!" А Сефардин печально ответил ему: "Прощай, Хан!"
Это было в далекие-далекие времена, когда и Машук и Бештау, и весь этот край, читать дальшевплоть до дальних снеговых кряжей, принадлежали Хану Аббасу. Был Аббас стар и силен, храбр и мудр. И все Аббаса уважали, потому что все Аббаса боялись.
Занимался Аббас тем, чем занимались все в те времена - единственным "благородным" занятием - воевал с соседями. В свободное от войны время охотился, а в свободное от охоты время предавался мудрости. Ханская ставка была полна мудрецами. Только мудрецы-то не были мудры. И вся мудрость мудрецов состояла в том, что они умели Хану угождать. И все племя молило Аллаха: "Пошли, Аллах, Аббасу мудрых мудрецов".
Однажды под вечер поехал Аббас верхом без провожатых в горы - полюбоваться, как дрожат и умирают на вершинах розовые лучи заката, а из ущелий поднимается черная ночь.
Доехал Аббас до того места, где, словно облитые кровью, лезут из земли огромные красные камни. Соскочил с лошади старый Аббас и, словно юноша, взбежал на самую высокую скалу. На скале за выступом сидел старый мулла Сефардин. Увидал Аббаса - встал и поклонился.
- Здравствуй, Мудрец! - сказал Аббас.
- Здравствуй, Хан! - отвечал Сефардин. И, уступая свое место, добавил, - место - власти!
- Место - мудрости! - ответил Хан и предложил Сефардину садиться, - тот, кто приветствует мудрость, приветствует славу Аллаха!
- Тот, кто приветствует власть, приветствует веление неба! - отвечал Сефардин, - и они сели рядом.
Перед ними вдали, за горными хребтами, словно две белые папахи, сверкали на солнце две головы Эльбруса. Солнце спускалось ниже и ниже к горам. По белым вершинам потянулись голубые тени. Лучи заката стали розовыми, и, словно две горы роз, загорелись вершины Эльбруса.
- Что ты тут делаешь, Мудрец? - спросил Аббас.
- Читаю! - ответил Сефардин. И так как Аббас с удивлением взглянул на пустые руки собеседника, Сефардин улыбнулся и показал рукою кругом, - самую мудрую из книг - Книгу Аллаха. Аллах написал горами по земле. Видишь, Аллах написал извилинами реки по долине. Аллах написал цветами по траве и звездами по небу. День и ночь можно читать эту Книгу. Книгу, в которой Аллах написал Свою Волю.
- Пусть будет благословен Пророк, мир ему, и хвала Аллаху, Который в свободный час послал мне мудрого для беседы! - сказал Аббас, касаясь рукой чела и сердца, - ответь мне на три вопроса, Мудрец!
- Постарайся задать вопросы, над которыми стоило бы подумать, - отвечал Сефардин, - а я постараюсь на них ответить, если смогу.
- Люди родятся и умирают! - сказал Аббас, - зачем они живут? Я часто спрашиваю об этом своих мудрецов. Один говорит: "Для счастья!" Но есть и несчастные на свете. Другой говорит мне: "Для славы!" Но позора на свете больше, чем славы. Разве можно жить, не зная, зачем люди живут? Сефардин пожал плечами.
- Однажды ты, великий Хан, послал гонца к соседнему Хану Ибрагиму. Дал ему письмо, как следует перевязав шелковым шнурком и припечатав своим перстнем. И велел гонцу: "Не останавливаясь, лети к Хану Ибрагиму и отдай ему это письмо". Дело было к ночи. Полетел гонец через скалы, через ущелья, по таким тропинкам, по которым и туру проскакать только днем. Ветер горный, ледяной, свистел ему в уши, рвал на нем одежду. И ни на мгновенье ока нельзя было выпустить лука из рук - вдруг выскочат разбойники. И на каждый куст надо было смотреть в оба: не сидит ли засада. И спросил себя гонец: "Хотел бы я знать, о чем таком пишет Хан Аббас Хану Ибрагиму, что заставляет своего гонца ночью, в стужу, среди опасностей лететь над пропастями?". Остановился гонец, разжег огонь, сломал твою ханскую печать, разорвал шелковый шнурок и прочел письмо. Что теперь было делать гонцу? К Хану Ибрагиму нельзя привезти прочитанного письма без шнурка и без печати. И к тебе вернуться нельзя: как мог сломать печать и открыть письмо? Да еще вдобавок, - рассмеялся Сефардин, - прочитав письмо, гонец в нем ничего не понял. Потому что писал ты, Хан, Ибрагиму о ваших с ним делах, гонцу совсем неизвестных... Дал тебе Аллах жизнь нести - неси. Он знает - зачем. А мы, если бы и узнали, может, все равно не поняли бы. Это - дело Аллаха.
- Хорошо! - сказал Аббас.
- Покоримся перед волей Аллаха! Но я, Хан, живу, и последний погонщик ослов тоже живет. Надо жить. Пусть будет так. Но кем же надо жить?
- Был на свете, - ответил Сефардин, - один такой же мудрый и благочестивый человек, как ты. И молил он Аллаха: "Сделай меня, Всемогущий, таким существом, чтоб никому я не мог принести зла, даже самой маленькой букашке". Услышал его молитву Аллах и сделал благочестивого человека муравьем. Ушел муравей в лес, очень довольный: "Теперь-то уж я никому не могу принести вреда". И стал жить. Только в первый же день около самого муравейника, где поселился муравей, волк, нагнал испуганную козочку и стал ее драть. И есть-то волку не хотелось - так, просто волчья природа: не может видеть животного, чтобы не задрать. А козочка умирала в мучениях в его зубах и когтях, и крупные слезы лились из ее огромных страдальческих глаз. Страшны были ее мучения. "Влезть на волка и укусить? - подумал муравей, - был бы я львом - бросился бы на волка и не дал бы ему терзать козочки. Почему я не лев?" Кем лучше быть, Аббас?
- Послушай, - воскликнул Хан, - как усталый путник из кристального горного ключа пью я слова твоей мудрости. Ведь мы были когда-то дружны!
- Были, - ответил Сефардин с печальной улыбкой.
- Так почему же теперь не доходят до меня лучи твоей мудрости? И окружен я какими-то невеждами, которые только сами себя зовут мудрыми?!
- Зайдем за этот камень,- сказал Сефардин, - и я отвечу тебе на твой третий вопрос.
И они зашли за камень.
- Теперь сядем и полюбуемся на Эльбрус, - сказал Сефардин.
- Как же любоваться, когда его теперь не видно? - с изумлением воскликнул Аббас.
- Как не видно? - Из-за камня не видно.
- Из-за камня?.. Эльбруса? - Сефардин рассмеялся и покачал головой, - Эльбрус такой огромный. А камень - что в сравнении с Эльбрусом? Разве только сам себя может считать горою! И из-за него не видно Эльбруса, а Эльбрус теперь должен быть очень красив! Правда, Хан, досадно на камень, что он закрывает от нас Эльбрус?
- Конечно, досадно! - согласился Хан.
- Чего же ты сердишься на камень, - улыбнулся Сефардин,- когда ты сам за него зашел? Кто тебе велел? Сам своей волей зашел за камень, а на него сердишься, что не видишь Эльбруса!
По лицу Хана пошли сердитые тучи.
- Ты дерзок! - сказал он, - а не боишься ты, что я и разгневаться могу на такую мудрость?!
Мулла покачал головою.
- Рассердись на воздух. Что будет толку? Разгневайся на воду. Что ты ей сделаешь? Рассердись на землю. Точно так же сердиться и на мудрость. Мудрость Аллаха разлита на земле!
Хан улыбнулся.
- Спасибо, старик! - и они вместе сошли со скал. Сефардин поддержал стремя, Аббас вскочил на коня.
- А если мне захочется посмотреть на Эльбрус и послушать истинную мудрость? - спросил Хан.
- Тогда выйди из-за камней, за которые сам зашел! - сказал Сефардин. Хан тронул коня и весело крикнул мулле: "Так, значит, до свидания, Мудрец!" А Сефардин печально ответил ему: "Прощай, Хан!"